А тут в редакции открылась новая программа «Крупным планом». Само название определяло содержание: на запись передачи приглашались интересные и значительные личности из числа горожан, и битых полтора часа они должны были перед камерой отвечать на пристальные вопросы хорошо и серьёзно подготовленного журналиста. Моя задача как автора состояла в том, чтобы найти такую личность и убедить редакцию, что она достойна столь широкой публикации.

Евгений Белодубровский

О МАНДЕЛЬШТАМЕ

В начале было Слово…
И это слово было — Мандельштам…

Впервые стихи Осипа Эмильевича Мандельштама я (по-настоящему) услышал в доме ленинградского скульптора Леонида Абрамовича Месс. Крепкий, поджарый, немногословный англизированный тенишевец (твидовый пиджак, галстук, вельветовые брюки с крепким-же (ибо живой творческий материал скульптора — камень, резец) дружеским рукопожатием и строгим внимательным (я бы сказал пристальным, испытующим, тревожным) взглядом. Потом убрав правую ладонь за спину, он другой рукой слегка наклонив голову, приглашал меня в свой полу-кабинет, открывал дверцу во весь угол стоящих длиннющих, стройных, словно на часах — часовых, старинных часов, снимал заводной ключик и открывал им притулившийся тут-же рядом резной книжный шкапчик-горку с тёмными занавесочками. За этими занавесочками, на полочках от полу до самого верха, стояли, тесно прижавшись друг дружке папки, книги, книжицы и совсем маленькие явно своелапно переплетённые хозяином тоненькие разновысокие изящные (я бы сказал — приталенные) томики стихов. Целая библиотека поэзии т.н. «серебряного века». Мало сказать — библиотека. Энциклопедия! Здесь «некий» А. Тиняков соседствовал с Кузминым, Гумилёв с Хлебниковым, Ахматовай и Игорем-Северяниным, Михаил Лозинский, Георгий Иванов, Вячеслав Иванов «Великолепный»… Были мне и вовсе «неизвестные» (мне — о ту пору!!!): Владимир Юнгер, Мария Моравская, Пожарова, Ливеровская, Одоевцева, Тихон Чурилин, Константин Вагинов, Владимир Набоков, Гнедов, Липскеров, Грааль-Арельский, сборнички всяких там «Центрифуг», «ушкуйников», «ничевоков», «космистов» — этакая поэтическая гиперборейская «кучамала»

И вот! Выбирался из этой «коммуналки» наугад какой-нибудь томик или книжица, Леонид Абрамович бережно открывал его и тихим глуховатым голосом читал мне с любой открывавшейся страницы — стихи, сопровождая чтение короткой репликой или доверительным рассказом (не называя подчас имени автора, хотя многих из них, особливо петербургских и ленинградских поэтов, Леонид Абрамович знавал лично или слышал со школьной сцены своей «alma mater» — бывшего Тенишевского Коммерческого училища, что на Моховой. Сей дом-фасад найти довольно просто: с вокзала по Невскому дойти по правой стороне до Фонтанки и не переходя Аничков мост, свернуть вдоль набережной и прошагать по ветерку до следующего гнутого мостика, где цирк, а там до училища рукой подать … ).

Эти наши «посиделки» происходили сначала, хоть и не часто, но как правило по весне, и по воскресным дням, в Зеленогорске, на уличке около центрального рынка, в квартире Мессов на 2 этаже (на первом был молочный магазин «Союзмолоко», в котором в будние дни, с утра до вечера рабочие и продавцы с беспощадным скрежетом и грохотом таскали или катали по кафельному полу бочки, бидоны или тарные ящики, что приводило мирных и терпеливых жителей верхних двух (или трёх — не помню уже) этажей в ужас и в полное уныние. Помню, как Л.А., старейший жилец и именитый член Союза художников СССР, несмотря на почти патологическую скромность и сдержанность, однажды решившись на борьбу с этими душераздирающими звуками и бесцеремонностью, поручил мне собрать с окрестных жителей подписи с жалобой на магазин. Что я и исполнил. И доставил в ЖАКТ. Результат: Л.А. и его жене Татьяне Степановне и ещё нескольким семьям власти городка предоставили «тихую» квартиру «той же мощности» во дворе того же дома.

«Здравствуйте, Женя! Надеюсь, Женя, вы будете у нас к чаю … Ничего не привозите с собой, только себя. Мы с женой и с Ирочкой ждём. Электричка в 15.40. Вам удобно… Берите автобус. Две остановки от вокзала».

Однажды одно из таких приглашений я получил от Леонида Абрамовича и его жены Людмилы Степановны в первых числах апреля 1971 года. Оно было необычным, ибо пришло по почте, открыткой с видом на «Дом Адамини» (он замыкает канал Грибоедова, если смотреть с Невского, с моста, и гениальным классическим фасадом открывает панораму едва-едва угадываемого Марсова Поля и «пушкинской» Конюшенной площади, правда немного «испорченной» вдруг взгромоздившемся тут пузом Спаса на крови архитектора Парланда). И даже с уведомлением о получении. Текст в точности не помню, но там было сказано, что мне надлежит прибыть в Зеленогорск 11 апреля к 4 часам дня на 40-летний юбилей одного малоизвестного стихотворения «Осипа Эмильича». И в самом низу, бисером, втиснуто торопливым почерком Людмилы Степановны расписание ближайших электричек… (Тут я должен сказать, что в том заповедном шкапчике-горке, отдельно, в стороне от всех, на особом месте под козырьком и в отличном от иных, краповом рогожном переплёте, стояли (опять же как воины — в строю) аккуратные прижизненные сборники любимого поэта Л.А. старшего его одноклассника по «Тенишевке» (он сам родился в 1899-м), Осипа Мандельштама… А рядом белыми торцами, кирпичной кладкой лежали синие крепко сбитые толстенные тома известного вашингтонского 4-томного Собрания сочинений Мандельштама (Чехова-Филиппова-Струве) с выбитым выпуклым «наппельбаумовским» его профилем на обложке. Завершал этот «строй» изданий, заботливо спеленутый самим Леонидом Абрамовичем т.н. «конвалют-альбом» из журнальных и иных публикаций О.Э. Мандельштама в русской журнальной и иной периодике).

Оказалось, что этим 11 числом месяца апреля, только весьма далёкого 1931 года было датировано самим Осипом Мандельштам (по авторизованной рукописи, сохранённой Надеждой Яковлевной Мандельштам), стихотворение, открывающееся строкой «Я пью за военные астры…» .

 Я пью за военные астры, за всё, чем корили меня,
 За барскую шубу, за астму за желчь петербургского дня,

 За музыку сосен савойских, Полей Елисейских бензин
 За розу в кабине рольс-ройса и масло парижских картин.

 Я пью за бискайские волны, за сливок альпийских кувшин,
 За рыжую спесь англичанок и дальних колоний хинин.

 Я пью, но ещё не придумал — из двух выбираю одно —
 Весёлое асти-спуманте иль папского замка вино. (1)

Это и вправду был праздник поэзии. На этот раз мы сидели на кухне, Людмила Степановна и Ирина, дочь, напару испекли пирог, Леонид Абрамович был строг, серьёзен. Встав на стул, он вытянулся перед нами и необычайно высоко задрав рыжеватую лысую голову и размахивая руками как дирижёр (как это проделывал, по личному свидетельству Леонида Абрамовича, сам поэт) прочёл (вернее будет — продекламировал, иль, ещё точнее будет — пропел) это стихотворение. За ним, под наши аплодисменты, им было прочитано-пропето ещё с добрый десяток стихотворений Осипа Эмильевича. Мы пили чай с какой-то самодельной дачной «асти-наливкой»… Вечером, провожая меня на электричку, Леонид Абрамович, подарил мне к моему на-завтрашнему дню рождения переплетённый в рогожку и разрисованный им самим самиздатский машинописный пергаментный томик стихов Осипа Мандельштама на английской бумаге… «Обратите вниманье на рисуночки внизу… Номерки страниц … Это не мои, это Анны Петровна … »

Так вошёл в мою жизнь Осип Мандельштам.

И последнее: как-то случайно мне попалась книга лётчика-испытателя и писателя-прозаика Марка Лазаревича Галлая «Через невидимые барьеры». К моему удивлению и радости, я обнаружил целую главу, посвященную его ленинградскому детству и школьной юности, которая прошла как раз в стенах «мандельштамовского», бывшего «о ту пору», Тенишевского Коммерческого училища на Моховой. Я в восторге бросился к моим дорогим зеленогорским друзьям, мы отыскали адрес М.Л. Галлая в справочнике Союза писателей и сообща написали ему письмо с благодарностью за память о любимой школе.

Потом я познакомился с самим Марком Лазаревичем лично. В те годы, я закоренелый «шестидесятник» и «умник-автодидакт», работал простым рабочим телевизионной сцены и был завсегдатаем знаменитого кафе «Сайгон», что находилось на углу Невского и Владимирского проспектов. Я работал через день — уклад жизни для самоучки самый, что называется — классный. То есть в свободный день я просиживал до умопомрачения в Публичке, а да в другой — пробавлялся сценариями для популярной публицистической программы «Монитор» в молодёжной редакции. Мои трёхминутные сюжеты были в основном «топо-поэтические»: о ленинградских поэтах и о домах, где они жили, страдали и творили.

А тут в редакции открылась новая программа «Крупным планом». Само название определяло содержание: на запись передачи приглашались интересные и значительные личности из числа горожан, и битых полтора часа они должны были перед камерой отвечать на пристальные вопросы хорошо и серьёзно подготовленного журналиста. Моя задача как автора состояла в том, чтобы найти такую личность и убедить редакцию, что она достойна столь широкой публикации.

Естественно, что не раз и не два я приглашал на свою внештатную программу и Леонида Абрамовича Месса. Но он наотрез отмахивался, справедливо боясь нарваться на отказ теле-власти предержащих и тем меня подвести. И вот однажды, на мой очередной «призыв» Леонид Абрамовим интеллигентно так, мягко и не желая омрачить нашу дружбу предложил вместо себя «пустить» Галлая.

«Ежели он будет отказываться, сомневаться — сказал мне Леонид Абрамович — я ему напишу отдельное письмо, наше тенишевское содружество — великая сила…».

Я согласился. Редакция разрешила тоже. Позвонил в Москву. На моё удивление Марк Лазаревич быстро и легко согласился и даже обрадовался возможности снова приехать в родной город, но тут же поставил условием: чтобы разговор перед камерой был не только о войне, реактивной авиации и его коллегах и книгах, но и больше — его ленинградском детстве, о средней школе на Моховой, которую он закончил в 1930 году…

Но случилось с точностью до наоборот: пытливого журналиста больше всего интересовала война, авиация, испытания, испытатели, космонавтика … Зато потом, вечером поздним, в ожидании «Красной стрелы» в зале ожидания Марк Лазаревич увлекательно рассказывал о своей школе, одноклассниках.

Читал Мандельштама.